«Вечный свет»: драгоценное любовное письмо

«Вечный свет» безусловно один из самых ярких релизов авторского кино этой небогатой на премьеры осени. RussoRosso, пусть и с некоторым опозданием, но всё же рассказывает об этом прекрасном фильме, аккуратно встраивая его в ряд других работ Гаспара Ноэ. Слово Даниилу Черненко.

«Вечный свет» / Lux Æterna (2019)

Режиссер: Гаспар Ноэ
Сценарий: Гаспар Ноэ
Оператор: Бенуа Деби
Продюсеры: Гари Фаркас, Люсиль Адзиалилович, Клеман Лепутр и др.

В некоторых залах все еще демонстрируют новую работу Гаспара Ноэ — средний метр, зачатый как рекламный ролик для Saint Laurent и разросшийся до полноценного авторского высказывания. Говорят, после Каннского смотра аргентинец хотел доснять «Вечный свет» и сделать из него полноценный полуторачасовой фильм, однако в последний момент обнаружилась неувязка с авторскими правами на используемую музыку. Пришлось отправлять в люди как есть, и так ему даже лучше — с одной стороны, потому что задумка предполагает сжатый хронометраж, а с другой — поскольку в таком виде сегодняшний стиль Ноэ представлен в «Вечном свете», можно сказать, без грамма жира.

В одном из своих самых ярких интервью Ноэ зарёкся снимать кино из «крови, спермы и слез» — это очень точное описание его режиссерского метода. Фильмы Гаспара Ноэ любят за резкий чувственный опыт, транслируемый при помощи радикальных постановочных решений. Вспомним «Необратимость», опус о мести за униженную женщину, кадр которого переливается мерзкими оттенками французских подворотен и судорожно дергается, изматывая вестибулярный аппарат зрителя. Повествование снабжено шок-сценами, чего стоит только семиминутное изнасилование героини Моники Беллуччи или жестокое убийство посетителя гей-клуба огнетушителем, а для пущего эффекта хронология обернута вспять. Ноэ, конечно, большой провокатор, но сделал он это не только ради скандала. Все дело в том, что обратный ход событий и тошнотворность съемки многократно усиливают неприязнь к показанному, появляется ощущение необратимости катастрофы, некоего злого рока. Зритель бессилен, зная все шаги героя наперед, он ничего не может предотвратить — и здесь проявляется главный талант Ноэ: сделать содержание и форму не просто взаимодополняющими, но идентичными, не существующими вне друг друга.

В этом отношении дальше всего режиссер пошел в «Экстазе» — фильме о тусовке выпускников современного танца, вышедшей из-под контроля. Хореографические баттлы, взятые балетными пируэтами камеры Бенуа Деби, перетекают в хоррор, когда неизвестный персонаж подмешивает в сангрию кислоту. «Экстаз» превращается в фильм ужасов, психоделическая эстетика которого фиксирует массовую паническую атаку и безуспешные попытки выбраться из тягучего кошмара, в котором все друг другу враги. До одурения длинные кадры запечатлевают отчаяние и безысходность, боль и слезы бессюжетного хаоса фильма — казалось бы, это тот же Ноэ, повтор, однако на деле аргентинец наконец-то расправил плечи как зрелый автор. В его эпатаже сегодня нет намерения спровоцировать и возмутить фестивальную публику, как прежде — этот эпатаж обусловлен кинематографической органикой, обнажающей нерв наблюдающего. «Что» и «как» слились наконец в одно пятно, если раньше Ноэ колотил по голове зрителя условным огнетушителем, то сейчас он рождает ощущение суггестии намного более плавно и волнообразно, будто что-то подмешивая зрителю.

Средний метр «Вечный свет» больше всего напоминает именно «Экстаз»: та же компактная структура «бардак — хаос — кошмар» и та же замкнутость в нескольких помещениях, которые бесперебойно соединяет неотрывно следующая за героями камера. Однако «кошмар» пробуждается в нём ближе к концу (в «Экстаз» он вторгался достаточно скоро), не являясь его чувственной доминантой. Да, в жёстком финале Ноэ, как водится, безумствует и отправляет героев в путешествие по кругам ада, на этот раз — не более чем десятиминутное. Именно тогда «Вечный свет» становится фильмом ужасов с истошными криками, стробоскопами (прилагается титр с предупреждением о вероятности эпилептического припадка) и циклическим электронным завыванием. Зал покидаешь, естественно, на подкошенных ногах и со сбитым дыханием.

Но не это в фильме главное. Главное: «Вечный свет» — это любовное письмо кинематографу, инкрустированное вереницей цитат и аллюзий, кино о кино, о производственном процессе и его участниках. Вдохновение Ноэ и креативный директор Saint Laurent Энтони Ваккарелло черпали как из экспериментального кинематографа 60-х и 70-х, вроде работ Кеннета Энгера, так и из признанной мировой классики: будь то жемчужины немецкого экспрессионизма «Ведьмы» или «Жанны Д’Арк» Дрейера. «Тебя когда-нибудь сжигали на костре?» — спрашивает эмоционально возбужденная Беатрис Даль у тихой Шарлотты Генсбур, очевидно, ссылаясь одновременно на охоту на ведьм и национальную героиню Франции. Образ сожжения (или самосожжения) — один из самых привычных для кинематографа, а его эволюция достойна отдельного эссе.

Шарлотта Генсбур и Беатрис Даль вольготно беседуют о том, как это прекрасно — быть преданной огню в кадре; последняя, выступающая как режиссер проекта, попеременно ссорится с продюсером и называющим себя новым Годаром оператором, что втайне жаждет получить контроль над работой; Карл Глусман тщетно пытается рассказать Генсбур идею своего фильма; Эбби Ли несколько раз переодевается и не понимает, что происходит. Ну и так далее. То есть «Вечный свет» — кино остроумное, относительно легкое и смешное, до того момента, пока хаос (который, как известно, правит всем) не возьмет верх.

Резкий титр «Экстаза» сообщал: «Жизнь — это коллективная невозможность». Если уточнять, то это невозможность коммуникации — про нее, в принципе, сняты все фильмы Ноэ. Про несложившуюся коммуникацию богемы и французского маргинала, как в случае «Необратимости»; про отсутствие коммуникации в любви в принципе, как в, собственно, «Любви»; про неосуществимость кросс-культурной (и не только) коммуникации был снят «Экстаз». Близость оказывается животной функцией, и потому недостижима. «Вечный свет» — кино про потерю контакта полового (то и дело мужчины в нем воспринимают женщину как вещь) и производственного: герои в нем поголовно страдают от уязвленного самолюбия (кроме, разве что, Шарлотты Генсбур), как своего, так и чужого, и становятся жертвами этих неуемных амбиций.

А вообще, «Вечный свет» ни разу не воспринимается как постмодернистский винегрет, сваренный из ссылок и аллюзий, поскольку во всяком кадре фильма угадывается грозная фигура его автора. Да, для Гаспара Ноэ он стал росписью в почестях своим вдохновителям, к которым аргентинец обращается как знакомый — по имени. Однако прежде всего — это новый визуальный и аудиальный опыт. Разумеется, жестокий, но и не самый экстремальный.

Аргентинец создал свою версию фразы «искусство требует жертв», подразумевая, что оно беспощадно и рождается подчас через боль — недаром первым эпиграфом работы стала цитата Достоевского. Тем не менее, как говорил сам Ноэ, для него съемки — это вечеринка: «Креативный процесс должен приносить радость, даже если финальный результат призван напугать или вызвать грусть». В «Вечном свете» чувствуется и нежность отношения Ноэ к кинематографу, и удовольствие съемочной группы от процесса. Режиссер, которого многие ценят именно за бескомпромиссность и апокалиптическую интонацию, конечно, не отказался от своего метода. Он просто выбрал чуть более тонкие инструменты.