Костас Марсаан — о якутских хоррорах, иранских джиннах и зомби

В Республике Саха (Якутия) жанр ужасов развился до полноценной местной индустрии. Начиная с 1990-х, якутский хоррор расцвел многообразными поджанрами, от экранизаций собственных мрачных историй о шаманах и духах предков до попыток адаптировать зарубежный формат. Мы поговорили с режиссером Костасом Марсааном, который готовится выпустить свой хоррор «Иччи» о семье фермеров и призраках из прошлого.

Евгения Иванилова: Вы бы согласились с утверждением, что хоррор — это ключевой жанр якутского кинематографа?

Костас Марсаан: Мне кажется, фильмы ужасов — то маленькое зернышко, откуда выросло дерево всего якутского кинематографа. Первые якутские фильмы, которые стали пользоваться настоящей народной популярностью, были сняты именно в этом жанре (экранизации тубэлтэ, фольклорных историй о таинственном и ужасном). Эти предания не просто развлекали, пугали или шокировали, они были сугубо функциональны: передавали из поколения в поколение информацию о том, как должно себя вести с Природой, с Землей, как выстраивать особую дипломатию с невидимым миром. Через тубэлтэ транслировались образы правильного поведения, соблюдения определенных ритуалов, они заключали в себе принципы мировоззрения и философии народа саха, рисовали их картину мира. Нарушение или игнорирование неписаных законов мироздания приводило к печальным последствиям, о чем и повествовали тубэлтэ.

Первые якутские фильмы ужасов, такие как «Маппа», «Сайылык» («Летовье»), «Сэттээх сир» («Проклятая земля»), «Туунну кыыс» («Девушка-видение»), пусть без занимательности и зрелищности западных хорроров, очень точно отразили атмосферу, сумели аутентично посредством киноязыка передать суть древних тубэлтэ. Эти фильмы объединяет особый неспешный стиль повествования и чувство как будто застывшего воздуха, впечатление очень тонкой грани между мирами, когда сквозь этот мир виден другой. Как мне кажется, это проистекает из особого ощущения времени на Севере. В отличие от Запада, где время линейно, и Востока, где время циклично, на Севере время застывшее: прошлое, настоящее и будущее равноценно присутствуют здесь и сейчас в одной плоскости, влияя друг на друга. Может, такое особое чувство времени возникло из-за долгой холодной зимы, но в народном фольклоре нередки сюжеты, когда путник, сбившись с пути, незаметно для себя попадает в мир мертвых, а потом возвращается обратно, обнаружив, что вместо одного дня прошел уже год, а то и столетие.

Каким-то образом первым якутским хоррормейкерам сразу удалось нащупать очень тонкий нерв, резонирующий с древней культурой. Плюс тогда еще не было образцов для подражания, ужасы редко попадали в прокат, а в СССР этот жанр вообще не был развит. Но тогда первые режиссеры еще не гнались за развлекательностью, зрители умели считывать контекст без штампованных приемов, а якутский кинематограф еще не превратился в бизнес. Именно эта особенность делает ранние якутские хорроры особо ценным источником для изучения природы страшного в философии Севера.

Е. И.: Сейчас местные хорроры столь же популярны среди якутов, как это было в середине-конце нулевых?

К. М.: С нулевых стиль якутских хорроров стал постепенно меняться. Прежде всего потому что зрители насмотрелись западных и японских фильмов ужасов. Нужно было следовать изменившимся вкусам аудитории, чтобы обеспечить хорошие сборы. Стал складываться якутский кинотеатральный прокат. Режиссеры начали подражать или применять приемы из популярных ужастиков. Это, конечно, сделало фильмы более занимательными, более модными, более понятными для широкой аудитории — не только якутоговорящей. Но вместе с тем, к сожалению, оказались забыты аутентичные приемы повествования и стили нагнетания страха, которыми пользовались первые якутские режиссеры. Их находки не стали углублять — впрочем, и времени не было: динамично развивавшийся внутренний рынок требовал фильмов а-ля «Звонок» или «Паранормальное явление», и чтобы не хуже японцев. Так что, скорее всего, это было логичным следствием резко изменившихся условий, своего рода болезнью роста якутского кино.

Другой особенностью якутских хорроров нулевых стало появление новой темы — городских страшилок. Здесь уже можно было вовсю играть с эффектами и приемами из мировой копилки жанра. Наиболее интересные, на мой взгляд, образцы этого периода — это «Наахара» Марины Калининой, «Туман буолбут таптал» («Марево любви») Аркадия Новикова и «Феррум» Прокопия Бурцева. Все упомянутые фильмы можно легко найти в интернете. «Наахара», ставший лидером проката 2007 года (это один из первых якутских фильмов, снятых на русском языке), повествует о городских парнях, приехавших в деревню исследовать некое загадочное место. Это кино интересно тем, что Калинина делает попытку творчески переработать сюжеты тубэлтэ, сталкивая якутскую нечисть с современными городскими жителями Якутии. А вот Новиков в «Мареве любви» продолжает традицию первых якутских хорроров, рассказывая канонический тубэлтэ, историю любви молодого рыбака и девушки-призрака на фоне лесов и полей старой доброй Якутии. Этот фильм был тепло принят зрителями, в отличие от сюрреалистичного «Феррума», уж слишком он им показался странным и непонятным. Между тем работа Бурцева имеет совершенно завораживающую гипнотическую атмосферу морока, в который попадает городской бандит, решив спрятать в лесу труп убитого им товарища. Проходя между тонкой гранью сна и реальности, безумия и мечты, этот во многом экспериментальный фильм открывает новый самобытный путь для развития якутского хоррора. Возможно, «Ферруму» просто не повезло со временем выхода: наиболее популярными жанрами десятых годов стали комедии и мелодрамы, хорроры ушли в тень. Но последний кассовый успех фильма Петра Хики «Кулук хомус» («Хомус проклятия») вселяет надежду, что жанр ждет очередной подъем.

Е. И.: Я знаю, что хоррор Петра Хики в этом году выиграл конкурс дебютов на фестивале в Ханты-Мансийске. Призы с фестивалей помогают успешнее прокатывать фильмы в Якутии?

К. М.: Насколько я знаю, большинство якутских хорроров до последнего времени прокатывались в Якутии без участия во всяких фестивалях. Поэтому мне трудно сказать, насколько это им помогло бы в местном прокате. Сейчас, конечно, уже стали участвовать — наверное, это как-то должно повлиять хотя бы на прессу и частоту упоминаний.

Е. И.: Можете в общих чертах описать, как вообще продюсируются якутские фильмы? Как якутские режиссеры ищут продюсеров? Как, например, вы познакомились с Марианной Скрыбыкиной, продюсером «Моего убийцы» и «Иччи»?

К. М.: Якутское киносообщество маленькое. Каждый перетекает из проекта в проект. У кого-то ты работаешь монтажером, у кого-то вторым режиссером, у кого-то заведуешь буфетом, у кого-то в массовке снимаешься. И это нормально! Все друг друга знают, все друг с другом общаются, все на виду. Как-то так.

Костас Марсаан и Марианна Скрыбыкина

Е. И.: А есть ли финансовая поддержка от региональных властей или из Москвы?

К. М.: В основном все ищут деньги своими силами, конечно. Есть и республиканские программы поддержки, есть и частные. Финансовой поддержки из Москвы нет. Хотя сейчас снимается какой-то якутский фильм про спорт при поддержке Фонда кино, но я точно не уверен. Мы, например, просили денег на «Иччи» (тогда проект назывался «Глаза ночи»), но нам не дали: Марианна Скрыбыкина участвовала в питчинге, прошла все туры и на последнем выбыла. После скандала с Бэдом (кинообозреватель BadComedian. — Прим. RussoRosso) и Минкультом из-за фильма «За гранью реальности» мы смеялись, что, возможно, вот куда ушли все деньги Фонда. Ведь проект финансировался по статье «Поддержка национального кино».

Е. И.: Смешно представлять, что так и было. А как в целом в якутском киносообществе относятся к своей локальности? С гордостью или, напротив, как к чему-то вынужденному? Есть ли стремления выпускать фильмы во всероссийский прокат?

К. М.: Думаю, что проблемой локальности наши кинематографисты не особо взволнованы. Пока бюджеты якутских фильмов балансируют в районе 2–5 млн руб, они окупают себя в местном прокате и приносят прибыль создателям. Так сложилось, это воспринимается как данность, так что и особых эмоций нет — ни гордости, ни печали. Как солнце светит днем, а рыба живет в воде, никто сильно не задумывается, что ситуация могла бы быть другой. Но, с другой стороны, в якутском киносообществе уже идут дискуссии о дальнейших путях развития, о моменте, когда встанет проблема выхода за пределы Якутии. Наши кинематографисты прекрасно отдают себе отчет в том, что в России азиатское кино мало кому нужно. Тем более на якутском языке. Чтобы заинтересовать массового российского зрителя, нужно будет снимать на русском и брать на главные роли известных московских актеров. Но будет ли это считаться якутским кинематографом? Ведь в свое время кино в Якутии, собственно, возникло как ответ на то, что в большом российском кино совершенно отсутствуют азиатские лица и вообще никак не представлено культурное разнообразие страны. До сих пор, за очень редким исключением, азиатским актерам в московском кино достаются лишь эпизодические роли, как правило, гастарбайтеров, прислуги, смешных и нелепых персонажей. Хотя, возможно, просто момент еще не наступил. Понимаете, может быть, наши кинематографисты и хотели бы найти выход в общероссийский прокат, но нужно ли наше кино остальной России?

Население Республики Саха — меньше миллиона. Активно ходит в кино в основном молодежь, получается совсем небольшой процент людей. Тут нужно специальное исследование проводить, какой возраст, какие именно социальные группы смотрят якутское кино, потенциально какую максимальную сумму можно собрать на таком рынке, за какой уровень затрат на съемки лучше не выходить, чтобы оставаться в плюсе. Уже сейчас труднее становится укладываться в рамки небольших бюджетов, потому что растет количество профессионалов кино: звукорежиссеры, операторы, художники, костюмеры, монтажеры, графики, гримеры, цветокорректоры и так далее. Им всем нужно достойно платить. Техническое качество якутских фильмов тоже растет, это требование зрителей. А все это недешевое дело. Получается, рано или поздно мы рискуем застрять на каком-то уровне, потому что якутский внутренний рынок ограничен. Есть объективный предел роста. И тогда на одном энтузиазме долго не продержишься. Встанет проблема окупаемости якутского кино во внутреннем прокате. Вот, например, комедия «Агент Мамбо» собрала 15 млн руб, но ее бюджет — где-то 2 млн. А что будет, если фильм будет снят за 10 млн? Поэтому нужно заранее об этом думать и искать пути выхода из этой ситуации. Но тогда придется очень многое менять, и есть риск потерять своего зрителя, а нового не приобрести.

Скорее всего, выходом могли бы быть интернет-платформы, всемирные онлайн-кинотеатры, субтитры или дубляж на английском языке. На мировом уровне, конечно, процент любителей странного локального кино небольшой, но количество зрителей все же много больше, чем население Якутии. Например, я с большим интересом посмотрел в Стамбуле турецкий фильм ужасов. Очень интересно, как в мусульманской культуре проецируются страхи, как изображается потустороннее. Ведь в исламе есть запрет на изображение Бога, людей, животных, демонов. А такие условия за века должны были сформировать абсолютно другой неизобразительный, абстрактный способ трансляции высших идей, символов, потусторонних существ.

Е. И.: А можете порекомендовать какой-нибудь турецкий фильм ужасов? Если не турецкий, то хоррор с исламской культурной спецификой?

К. М.: Я видел только один. (Смеется.) Пока, во всяком случае. Названия не помню, так как кино шло на турецком языке. Мне было интересно увидеть хорроры из абсолютно неизвестной культуры, а не полностью понять сюжет. Фильм был про одержимость, женщина впала в депрессию. Интересно, что злой дух там был визуализирован как черный дым. Из исламских хорроров — вы смотрели «В тени»? Он не совсем исламский, конечно. Режиссер живет в Британии, но он иранец, и фильм был снят с иранскими актерами. Вот там тоже джинны довольно абстрактно переданы, хотя создатели, конечно, явно ориентировались на европейского зрителя, поэтому летающая простыня есть.

Е. И.: Да, в «В тени» — замечательный. Там, кстати, злые духи в простынях тоже были показаны как нечто вроде черного дыма — они перемещались по воздуху и пришли с бомбой.

К. М.: Вот-вот! Не чертики с рогами, а что-то в воздухе меняется. Меняется психическое состояние героини, а не просто показывается чудище. И это очень интересно.

<

>

Кадры из фильма «Иччи» (2019)

Е. И.: Ориентировались ли вы на какие-то другие национальные хоррор-волны, когда работали над «Иччи»? Или скорее хотелось преобразить родной тубэлтэ, задать новую планку качества?

К. М.: Я скорее ориентировался на находки и приемы ранних якутских хорроров. В них было что-то очень аутентичное. То, что, как я считаю, потом у нас в погоне за модой исчезло за стандартными эффектами из японских или американских фильмов ужасов. Так что наш «Иччи» — это скорее из вселенной «Проклятой земли», «Сайылык», «Маппа».

Е. И.: «Проклятая земля» до сих пор ведь считается самым культовым местным хоррором в Якутии, верно?

К. М.: Да! Кого ни спроси, все до сих пор помнят «Проклятую землю». Каждый раз после выхода в прокат очередного якутского хоррора на форумах зрители пишут, что самым страшным якутским фильмом всех времен все еще остается легендарный «Сэттээх сир» («Проклятая земля»).

Е. И.: А почему, как думаете?

К. М.: Из-за аутентичности. В начале 1990-х, пока не было волны японских хорроров, образцов для подражания тоже не было. Стало быть, способы передачи страшного и тревожного искали в собственной культуре. Ведь тубэлтэ не на эффектах строились, а скорее на атмосфере, на странной ситуации. На том, что окружающий мир совсем не такой, каким кажется, что реальность зыбкая или ее вообще нет, что можно легко попасть в мир мертвых, который совсем рядом, параллелен нашей жизни.

Е. И.: А можно ли сказать, что в техническом плане этой аутентчиности удавалось добиться благодаря почти ручной графике? «Проклятая земля» напоминает аппликацию из цветной бумаги — и этим завораживает. Делали ли вы ставку на простые эффекты в «Иччи» или хотели все сделать максимально современно?

К. М.: Я вообще хотел отказаться от всех эффектов — чтобы только атмосфера работала. Но так выходила бы совсем уж артхаусная работа, а мы хотели все-таки иметь шанс быть принятыми и понятыми в большом прокате, так что пришлось пойти на небольшие уступки.

Е. И.: Не терпится увидеть! Можно ли ждать «Иччи» во всероссийском прокате?

К. М.: Да, мы планируем общероссийский прокат.

Е. И.: А как вам удалось попасть во всероссийский прокат впервые? (Триллер «Мой убийца», дебют Костаса Марсаана, — первый якутский фильм, показанный во всероссийском прокате и номинированный на «Золотой глобус». Заявку на номинацию подавали организаторы Азиатского мирового кинофестиваля (AWFF), где «Мой убийца» также был первым фильмом из Якутии. — Прим. RussoRosso)

К. М.: После участия в ММКФ. К нам подошел дистрибьютор и предложил попробовать выпустить фильм в России. Мы согласились. Единственное — был немного сокращен хронометраж и сделан дубляж на русский язык.

Е. И.: Дубляж делали уже не якутские актеры?

К. М.: Да, в Питере делали. Ну как дубляж — просто поверх наложили голос переводчика. «Иччи» у нас уже двуязычная история.

<

>

Кадры из фильма «Мой убийца» (2016)

Е. И.: Вы сказали, что неизвестно, можно ли будет считать якутским кинематографом фильмы на русском языке и с известными московскими актерами. «Иччи» — двуязычен, там играет актриса Марина Васильева, вы и сами сейчас большую часть времени проводите в Москве. Не ощущаете ли на личном опыте культурного отдаления от Якутии?

К. М.: В Москве я делал постпродакшн: монтаж, звук, музыку, графику. Но фильм снят в Якутии на якутские деньги, все актеры, кроме Марины, — якутские, сценарий затрагивает сюжеты тубэлтэ. Поэтому фильм якутский, и никакого отдаления я не чувствую. Культурное отдаление было бы, если бы в моем кино появился Дракула.

Но я не считаю, что фильм, снятый в Якутии на русском языке и с московскими актерами, это плохо. Это может быть одним из способов выйти за пределы локального рынка. Главное, что в этих фильмах будут Якутия и якутский взгляд на мир. То есть уже появится культурное разнообразие в российском кинематографе.

Е. И.: А имеют ли какое-то отношение к якутскому кинематографу, например, «Кочегар» и недоделанная «Река» Балабанова?

К. М.: «Кочегар» и «Река» — это прежде всего фильмы Алексея Балабанова. На якутскую тему, с якутским актером. Но это авторский балабановский мир. Хотя мне лично очень жаль, что «Река» так и осталась недоснятой.

Е. И.: Продолжим тему аутентичности. Можно ли, на ваш взгляд, провести черту между образами монстров в классических американских фильмах и уже классических якутских вроде той же «Проклятой земли»? В американских хоррорах монстры часто интерпретируются как угнетаемые группы (темнокожие, женщины, рабочий класс и т. д.). В якутских фильмах ужасов монстры — призраки прошлого, которые скорее напоминают персонажам об их собственной культуре. Эти монстры все время рифмуются с народной якутской памятью о собственном угнетенном положении в бывшей империи — Российской, Советской. Вот и сейчас, вы подчеркивали, азиатские лица в российском кино почти не представлены.

К. М.: Но об этом скажут не только якуты, но и буряты, калмыки, хакасы. Вряд ли все дело в этом модном нынче угнетении и ущемлении. Это слишком американский контекст. Тут скорее дело в Природе, что окружала якутов. Огромные пространства, долгая зима, мало населения — вот вековые условия проживания народа саха. В подобных условиях Природа становилась живым существом. И с ней нужно было уметь договариваться. Каждая зима — это вызов, потому что можно было легко не пережить ее. Смерть всегда была рядом. И нужно о ней помнить, а не жить иллюзиями о добром справедливом мире с богом и дьяволом.

Е. И.: Интересное замечание, что реальные условия (и агрессоры) для якутов — это бескрайняя земля и длинная зима. Но кажется, в «Республике Z» создателям удалось совместить две оптики — мифологическую и социальную. Как-то очень органично вышло. Или у вас другое мнение?

К. М.: Это опять же торжество Природы. Заметьте, зима победила зомби, а не какие то социальные структуры. Герои ничего такого не сделали политически. И именно в таком контексте и воспринималась якутами эта история. Но увидеть при особом желании, конечно, можно все, что угодно. Тем более европейцы это умеют. (Улыбается.) Нет однозначно плохого и хорошего в этой вселенной: холодная зима — это, конечно, плохо и страшно, но она же и много хорошего дает. Вот, например, зомби не смогут в Якутии выжить.

Е. И.: Судя по фильму, у русских тут тоже шансы так себе! Последний вопрос: что бы вы с большей охотой стали смотреть с друзьями — классические хорроры или современные?

К. М.: Раньше ответил бы, что классические, но, похоже, в последнее время хоррор переживает подъем.

Е. И.: Какие современные фильмы вы бы назвали флагманами этого подъема?

К. М.: «Ведьма», «Шелли», «Убийство священного оленя».

Е. И.: Замечательная подборка! Как и вся беседа — спасибо вам. Ждем «Иччи» всей редакцией.

К. М.: Спасибо! Очень надеюсь, что «Иччи» не заставит себя долго ждать.