КУЛЬТОВОЕ КИНО 80-Х: «ХИЩНИК», «НЕЧТО» и «МУХА» НА БОЛЬШОМ ЭКРАНЕ

Компания ИНОЕКИНО с 9 по 11 сентября устраивает настоящий праздник для любителей культовых фильмов ужасов. В Санкт-Петербурге (кинотеатр «Аврора»), Москве (кинотеатр «Формула Кино Горизонт») и Екатеринбурге (кинотеатр «Колизей») на большом экране пройдут сеансы трех отреставрированных фантастических хорроров 80-х: «Хищника» (9 сентября), «Нечто» (10 сентября) и «Мухи» (11 сентября). Фильмы будут демонстрироваться на языке оригинала с русскими субтитрами.

Прочитать про мероприятие и перейти к покупке билетов вы можете на странице сайта ИНОЕКИНО, а RussoRosso попросил нашего автора Максима Бугулова поделиться своими воспоминаниями о том, как эти фильмы повлияли на него в детстве.

«ХИЩНИК» / PREDATOR
(реж. Джон МакТирнан, 1987)

Мозг. Не примитивен, нет. Смешон.

Мозг ребенка с радостью набрасывается на новую информацию. Слова еще не формируют ассоциативный ряд, и мозг пытается распробовать их. Знаете, как дети гоняют во рту леденец: от одной щеки к другой? Вот так и мозг. В словах мерещится что-то мистическое, они кажутся чуждыми, так что губы непроизвольно выговаривают те или иные слоги, аллитерация — повсюду!

Идут годы, процесс получения новой информации становится рутинным и пованивает консюмеризмом. Слова не вызывают всполохов, лишь образы услышанного (увиденного) ранее. Визуальные раздражители больше не повергают в шок. Звуки сортируются в соответствии с тем, на что они похожи. А мозг, скрученный и структурированный ассоциативными цепочками и бесконечными отсылками к соответствующим кластерам, притупляется. Как туман в Silent Hill, призванный скрыть недостатки графики. И по аналогии с игрой, в которой туман впоследствии стал визитной карточкой серии, притупленность мозга также выпячивается вперед, гордо именуясь индивидуальностью.

«Хищник» был посмотрен в тот момент, когда моя «индивидуальность» еще не сформировалась, и даже привычные звуки и образы, помноженные на видео- и звуковой ряд, дополнялись ощущениями, запахами и… цветами, что ли.

Датч — Long Tall Sally — Knock-knock — кркркркрк — джунгли ожили и забрали его — Anytime — это было эхо — Эххаххахаха — el cazador trofeo de los hombres — GET TO THE CHOPPA!!!

Славные были ощущения, и в память о них я потратил семь месяцев на то, чтобы научиться имитировать «звук хищника» (крккркрккрк). А коллекционная фигурка с пушкой на плече и набором трофеев на торсе и поясе и поныне взирает, как мосластыми пальцами я набираю очередной электронный текст. Мертвые буквы, призванные оживить эмоции прошлого. Удалось?

«НЕЧТО» / THE THING
(реж. Джон Карпертер, 1982)

В далекие полумифические времена телевидение служило не только рупором пропаганды, но и окошком в альтернативный мир, а то и полигоном для экспериментов. Думаю, годы очерчивать не нужно: олдфаги и так помнят, остальные же могут прочитать нижеследующее как сказку. В ту пору включив телеприемник в правильное время, можно было выцепить и «Заводной апельсин», и «Зловещих мертвецов», и «Плоть + кровь».

Мне же Бог Рандома послал «Нечто» Карпентера. Наверное, не существует человека, который, посмотрев этот фильм в детстве, не обратился бы в воинствующего адепта. Живые персонажи, революционные спецэффекты, потрошащий разум саундтрек, нарратив, заставляющий забыть о внешнем мире, и неоднозначный финал.

Именно нарратив, спецэффекты и саундтрек — вот что меня больше всего проняло. Долгие выдержанные сцены, плавный монтаж, крупные планы «существ» — я буквально растворялся в повествовании. Исчезали панельки за окном, промозглый осенний ветер и резкие вскрики блюющих резидентов столичных фавел. Оставалась лишь Антарктика, Курт Рассел в образе Чубакки и дилемма: мы или они. Или никаких нас уже нет? Сейчас так растворяться уже не получается — сознание частично фиксирует внешние раздражители — но в памяти это ощущение бережно сохраняется сквозь годы.

В детстве фантазия работает на полную катушку, зачастую создавая такие образины, что не снились ни Лавкрафту, ни Гигеру. Однако Роб Боттин с помощью 16-часового рабочего дня и диеты Jodie Foster’s Army (сникерсы и кока-кола) смастерил нечто за гранью человеческой фантазии (пусть и приправленной бодипанком). Так, через «Нечто» мистер Боттин развил во мне идиосинкразию к CGI-эффектам в хоррорах: только «простетика» и аниматроника!

А уж саундтрек. Джон Карпентер и без соплей пишет замечательные themes, но его минималистичные синты, прошедшие сквозь призму Эннио Морриконе, — это огонь и хладный пламень! Именно после заглавной и заключительной тем я стал интересоваться дроуном и дарк-эмбиентом. Разумеется, тогда я не мог облечь предмет своих поисков в хештэги (потому как хештэгов еще не существовало), но примерные ориентиры у меня были: что-то холодное, липкое, без мелодии, без ритма. То, в чем можно увязнуть и опять-таки раствориться. И спустя какое-то время я все это нашел. Но это уже совсем другая история.

«МУХА» / THE FLY
(реж. Дэвид Кроненберг, 1986)

Вы когда-нибудь слышали о политике насекомых? Вот и я тогда не слышал.

А что с меня взять-то было? Семь лет, за душой — «Армия тьмы», «Ветер демонов», «Живая мертвечина» да классические (по отечественным стандартам) слэшеры. Ну, боевики 90-х, тоже классические. Ни биттер-эндов, ни глубокой эмоциональной пенетрации. Чертов канадец это быстро поправил.

Фильм показывали по (тогда еще) ОРТ с чудовищными цензурными правками: gore резали по живому без чести и жалости. Впрочем, это я узнал лишь годы спустя при повторном просмотре. Но и того, что не тронула грязная рука цензора, вполне хватило для ментального овердрайва.

Американцы до безобразия любят тему broken home. До истерики, до исступления, до протяжного скрима (как у Джекоби Шэддикса в одноименной песне). Развод родителей меня никоим образом не исковеркал: всяко лучше, чем просыпаться ночью от безобразного срача в соседней комнате. А то и от грохота массивных предметов, сброшенных на пол в кульминации бытовой коллизии. Короче, отношения, ведущие в тупик, для меня не были хоть сколь-нибудь интригующим образом, ибо такое я видел лично, еще не поблекшими зелеными глазками. Однако когда Кроненберг нарисовал тот же самый образ, но другими красками, все увиденное ранее с шелестом сползло, как шелуха арахиса, оголив белесое пульсирующее подсознание.

Увешенный декорациями органики концепт отношений чувствовался до неприличия остро. Обычно взгляд со стороны — холодный и отстраненный. От «Мухи» отстраниться не получилось. Сначала все хорошо: совершенно разные люди заинтересовываются друг другом и трутся друг о друга же в постели, пытаясь «причесать» странности партнера, сделать их мягче, чтобы не кололи. Замечательно. Отношения формируются дальше, становятся тверже, стабильнее и привычнее. А потом наступает кризис, который уже не «причешешь». Часы метаний из стороны в сторону сменяются днями, пока не начинается агония. Каждый хочет, чтобы все это закончилось, мольба читается во взгляде. И тогда тот, кто сильнее, одним движением обрывает отношения. Нажми на спуск, Ронни. Прошло уже черт-те сколько лет, а я каждый раз после просмотра этой сцены иду в ванную комнату и отхаркиваю лед. Леденеет что-то внутри. У Ажа было love hurts. У Кроненберга — love kills.

Второй момент — это упомянутые насекомые со своей политикой. После «Мухи» политика и психология насекомых стала чем-то вроде тетушки навязчивой идеи. Навязчивая идея постоянно елозит от одного полушария к другому так, что хочется вымыть мозг отбеливателем. А тетушка навязчивой идеи приезжает раз в несколько месяцев, навязчиво гостит и покидает тебя. У меня это выражалось в слепом восхищении межличностными отношениями насекомых. Если у них завязываются отношения, то речь всегда о жизни и смерти. И не только одного юнита, но и целой популяции. Пчелы, готовые не задумываясь вырвать себе кишки за своих близких. Богомолы, убивающие партнера ради детей. То же справедливо и для членистоногих и моллюсков: пока двуногие гуманоиды дарят мертвые цветы и картинки с любовными стрелами, самцы черной вдовы аккуратно заворачивают еду в паутину и дарят самке. Иначе — смерть. Не только для одного паука, но и для еще не рожденного потомства. А виноградные улитки и вовсе стреляют друг в друга любовными стрелами, состоящими из извести, — тем, что для людей навсегда останется лишь красивым, хоть и опошленным образом.

Постепенно восхищение чужой «холодной» психологией распространилось и на другие группы животных — вплоть до рептилий и птиц. Но не на млекопитающих: слишком человечные. А вот политика рептилий — это внутренний космос, недоступный пониманию гомо сапиенса.

Говорят, что человек точно знает, где и в какой момент он совершил критический поворот, который привел его туда, где он сейчас находится. За всех не скажу, но я свернул из-за Кроненберга и его «Мухи». И, как оказалось, свернул на хайвей без знаков U-Turn.