«Дом, который построил Джек»: Инженер человеческих туш

Провокационный фильм Ларса фон Триера добрался до российского проката. Разбираемся, кому здесь стоит сочувствовать — если вообще стоит.

«Дом, который построил Джек» / The House That Jack Built (2018)

Режиссер: Ларс фон Триер
Сценарий: Ларс фон Триер, Йенли Халлунд
Оператор: Мануэль Альберто Кларо
Продюсеры: Луиза Вест, Йонас Баггер, Беттина Брокемпер и другие
Дистрибьюторы в России: Russian World Vision, A-One Films (в прокате с 6 декабря)

Изначально Ларс фон Триер замыслил эпик: восьмисерийное шоу про психопата по имени Джек (Мэтт Диллон) и его мрачную стезю серийного убийцы (в остальное время — инженера). Жест в духе времени: так, в прошлом году на телевидение вернулись Дэвид Линч и Дэвид Финчер. Каждый по-своему игрался с рамками телевизионного нарратива и зрительским восприятием, напоминая, что процесс порой важнее тысячи слов. В итоге Триер передумал и ужал философские выкладки, помноженные на задорное и жуткое членовредительство, в 150-минутный фильм. Связь с Финчером и Линчем, правда, не пропала.

«Дом, который построил Джек» вписан в американские 1970-е: в кадре звучит Fame Дэвида Боуи, Джек разъезжает на характерном кроваво-красном фургончике, интерьеры выполнены в манере «легкая тревога потребительского рая», а при поломке автомобиля здесь не вызывают специальную службу, а едут до ближайшей бензоколонки. Сегодня это выглядит как мир до начала новых времен; еще прекрасная эпоха, когда слышалось эхо рок-н-ролла и сексуальной революции, когда не заглох мотор Нового Голливуда, а паранойя еще не целиком захватила американское и мировое сознание, которое почти два десятилетия забивало травой дурной морок Второй мировой (привет, «Суспирия»). Эти координаты, конечно, давно знакомы, но особенно подсвечены прошлогодними сериальными премьерами: у Линча в знаменитом восьмом эпизоде третьего сезона «Твин Пикса» точкой проникновения тьмы в реальность становится испытание атомной бомбы на полигоне Аламогордо под «Плач по жертвам Хиросимы» Пендерецкого, а Финчер в «Охотнике за разумом» наблюдает, как к концу 1970-х люди начинают буквально сходить с ума — вслед за расшатавшимся от взрывов мировой истории веком.

Для описания этого разорванного на куски сознания — сознания психопата — Триер выбирает не только ретивые семидесятые (местами он, намеренно или нет, косит под вольный дух Кассаветиса или долгие панорамы Монте Хеллмана), но и романную структуру, где пять глав с эпилогом позволяют выстраивать историю избирательно. Это не столько кровавый аттракцион (хотя в кадре происходят убийства разной степени убедительности; не «Антихрист», но близко), сколько выставка достижений безумного хозяйства: вот это стул, на нем сидят, вот это стол, за ним едят, вот и. о. моего сына, а, кстати, хотите, кошелек покажу?

Эти связи между человеком и миром, микрокосмом и целой вселенной всегда занимали Триера — в «Меланхолии» он даже буквально срифмовал процесс депрессивного синдрома и приближение к Земле планеты Меланхолия. В «Доме, который построил Джек» режиссер устраивает суд истории через оценку действий отдельно взятого человека: инженер Джек, двенадцать лет убивавший людей в свое удовольствие и мечтавший построить идеальный дом, направляется в ад, а по пути рассказывает проводнику по имени Вердж (Бруно Ганц), что он успел сделать и почему. Но не всё — избранные пять глав.

Метафора творческого процесса и рефлексия по его поводу, условно отсылающие к «Божественной комедии» Данте, лишь частные случаи, которые должны вывести зрителя на тему исполинских размеров. В сущности, не так важно, является ли «Дом, который построил Джек» историей про убийства как вид искусства, важно, что тут рассматривается история как серийный убийца: c каждым ударом или выстрелом рифмуется еще десяток, тысяча, миллион, целое звездное небо аналогичных случаев (эту мысль бегло пересказывал в прологе «Ноя» Даррен Аронофски, который в прошлом году еще раз зашел на территорию Триера с умеренно трансгрессивной притчей «мама!»).

Если в трилогии депрессии («Антихрист», «Меланхолия», «Нимфоманка») режиссер заполнял окружающий мир внутренними переживаниями героев, то в «Доме» он создает сообщающиеся сосуды настолько равноразмерными, что становится сложно сказать, где заканчивается личная одержимость и начинается жуткое дыхание истории. Не говоря уже о том, что степень биографичности и рефлексивности позволяет смотреть фильм как авторские разборки с собственным наследием. Так или иначе, человеку мучительно взглянуть на мир во всей его сложности и не ужаснуться, поэтому к мирозданию (или психике?) столько вопросов: почему отрезанная лапка утенка вызывает у зрителя больше эмоций, чем очередная хроника с закадровым текстом об ужасах Холокоста, а любой антигерой, даже патентованный психопат, порой способен вызывать больше сочувствия, чем его жертвы? Так много вопросов, так мало ответов.