Павел Сидоров — о фильме «Рассвет», российских сектантах и работе над отечественным хоррором

Денис Салтыков Фев 1, 2019 628

Сейчас в российском прокате идет новый российский хоррор «Рассвет» об осознанных сновидениях. Мы поговорили с режиссером Павлом Сидоровым о работе над проектом и планах на будущее.

Денис Салтыков: Кто решал основные вопросы по визуальному стилю: неоновый свет, движение камеры, темп?

Павел Сидоров: Мы это обсуждали с Ваней Бурлаковым, нашим оператором, которому я хочу сказать отдельное спасибо. Помимо того что он, в отличие от меня, очень опытный оператор, у него еще и опыт режиссерской работы есть. По ходу съемок Ваня мне много хорошего подсказал. Мы, конечно, не все время были на одной волне: спорили, ругались; но оставляли мелкие обиды за бортом рабочего процесса.

Что касается отдельных визуальных решений, то у нас была договоренность, что отдельные сцены должны быть сделаны в определенном темпе. Некоторые диалоги снимались просто статичными планами, потому что мы хотели сделать упор на смысле слов. Какие-то сцены — например, проход Светы, идущей к окну, из которого ее брат падает, или история с днем рождения в самом начале — мы хотели снять длинными кусками, где-то с напряжением, а где-то без. Вот сцена с днем рождения — экспозиционная штука, в ней надо было представить героев и пройтись по квартире, где далее по сюжету мы снова начинаем ходить. К счастью, длинные проходы сокращать не пришлось, как это часто бывает — наснимаешь, а потом начинаешь резать. Здесь удалось этого избежать, хотя начальный кадр с зажиганием торта до монтажа был секунд на двадцать длиннее — вот это пришлось подрезать.

Мы все эти штуки решали вместе с Ваней. Я бы сказал, что за визуальную часть он и отвечал. В какой-то момент Ваня меня вообще сильно загасил: я просил снимать больше с рук, быстрее, динамичнее, но он сказал, что это все детские шалости, и, мол, давай делать по-взрослому. Вот диалог двух героинь, когда они едут в машине, я изначально хотел снимать со сменой планов. Ваня мне сказал, что они хорошо играют, «поэтому давай камеру поставим, и не будет переключения кадров, этих подростковых поддавков». В таких вещах я с ним соглашался и сейчас очень этому рад. А вообще самой большой проблемой, с какой он мне помог, был темп: я не был уверен, в каком надо снимать, в каком надо жить, потому что у кино, в отличие от других визуальных искусств, есть своя длительность. Я в целом любитель медленного ритма, но боялся, что он будет плохо восприниматься в жанровом фильме. Плюс ты же знаешь, как у нас в целом относятся к фильмам ужасов. Но Ваня своим присутствием привносил серьезность в процесс: предлагал тягучий ритм, больше статичных или длинных планов, успокаивал меня и говорил, что зритель будет смотреть так, как ты ему показываешь.

Плюс сильно помог режиссер монтажа Серик Бейсеу. Он впервые увидел материал в монтажной комнате, сначала ему даже сценарий не давали читать. В итоге он посмотрел свежим взглядом, после чего многое заиграло совсем другими красками.

Д. С.: Мне показалось или действительно в сценах с реальными событиями камера крадется как в «Оно» (It Follows, 2014), постоянно чуть-чуть скользит, но, когда мы попадем в сновидения, становится статичной или как минимум скользит реже?

П. С.: Ты угадал, там такое есть. Мы старались это поддерживать, но после сцены с экспериментом уже перемешивали скорости камеры, чтобы зритель путался. Более того, я не хотел четко обозначать, в какой именно момент начался сон.

Д. С.: Ты уже рассказал о работе с Бурлаковым. А расскажи, вносил ли ты какие-то изменения в сценарий Жени Колядинцева?

П. С.: Тут было так. В сценарии у нас поначалу не было предыстории про мать и секту — только линия девушки, которую начинают преследовать кошмары. Не было никакой завязки на прошлом, на семье. Я вносил много правок, когда пришел, а потом еще мы вместе многое меняли на съемках и даже на монтаже. Например, переделали эксперимент: изначально в сценарии было страницы три текста. Все интересно, но я понимал, что их нужно делать более визуальными. Я просто еще не чувствую себя тем режиссером, который может снять три страницы текста так, чтобы зритель не заскучал. Либо это должен быть мощнейший текст типа как в сериале «Охотник за разумом» (2017), когда просто смотришь, как люди разговаривают, — и прям вау, круто. Поэтому я вносил правки, направленные на визуализацию текста. Ну и плюс мы добавили историю с матерью, и ближе к середине, даже ко второй половине, — с сектой. Хотелось, чтобы была история, а не просто бабайка, которого все боятся.

Еще я большой любитель конспирологии. Помню, когда учился в институте, мой мастер снимал фильм про Виссариона, чувака, который объявил себя Иисусом Христом, собрал вокруг себя коммуну — и он у них там типа живой бог. Они так до сих пор живут. А вторая история про чуваков, которые ждали конца света, скрылись где-то под землей в степи: то ли застрелиться были готовы, то ли подорваться, если их оттуда начнут вытаскивать (вероятно, речь идет о «пензенских затворниках», ушедших под землю в 2007–2008 годах. — Прим. RussoRosso). Я об этом вспомнил, и мне показалось, что это интересный мотив для «Рассвета». Все, что было написано у Жени, получилось адаптировать к российским реалиям. Я уже говорил, что меня всегда бесило, когда в российских фильмах ужасов есть какой-то абстрактный бабайка, который вообще ни к чему не привязан. Я думаю, чем больше слоев, тем интереснее.

Еще мы с Женей постоянно переписывали диалоги в начале работы, а потом и перед каждыми съемками. Чтобы люди в кино нормально разговаривали, нужно ведь много усилий приложить. Так как Женя талантливый человек, но, как и я, дилетант, мы с ним многие вещи через пот, кровь и опыт нарабатывали. Недавно я был на премьере в Питере и в сотый, даже в тысячный раз смотрел «Рассвет», так уже не выдержал — вышел покурить. Есть все же вещи, которые меня до сих пор смущают. Но потом мои друзья и их друзья выходили из зала и в один голос говорили, что им зашло. И еще один момент, который мы с Женей прорабатывали и на который я особенно обращал внимание, — это разнообразие тропов. То есть хотелось, чтобы фильм пугал разными способами: и джампскейрами, и, наоборот, звенящей тишиной. Изначально в сценарии этого было мало, и мы дописывали всякое. Мне теперь очень нравится момент, когда к Свете приходит мертвый брат.

Д. С.: А это же именно ты предложил, чтобы НИИ сомнологии был не хайтековским, а олдовым советским?

П. С.: Ну да. В сценарии был НИИ из стекла и бетона, все там было такое новенькое, современное. Я это изменил, чтобы, как уже сказал, попытаться адаптировать к российской действительности. Когда в кино показывают новую российскую клинику с кучей высоких технологий, выглядит реально смешно. Я это говорю, конечно, не потому что презираю отечественную науку — вообще с большим уважением к ней отношусь, — но надо понимать, что высокотехнологичных учреждений у нас очень мало, и в основном они все ради показухи. Плюс мне показалось, что если мы добавляем в историю секту, то советский НИИ будет работать намного круче. Мне кажется, тут сразу начинает играть вся эта крипипаста, связанная с советскими экспериментами, злобными врачами. И потом, как всегда говорил наш прекрасный оператор Ваня, крутость сцены зависит на тридцать процентов от сценария, на тридцать от игры актеров и на тридцать — от локации, ну еще десять процентов удачи. Поэтому мне кажется очевидным выбор между фейковым зданием, которого мы, скорее всего, не нашли бы, и советским НИИ со своей историей и определенной фактурой. Когда мы впервые пришли на локацию, я честно о**ел от того, что увидел. Там уже были такие вещи, которые даже на сюжет повлияли. Например, телевизоры, в которые мы воткнули рассветы и закаты. В общем, это суперкрутое место, лучшая локация, на которой я когда-либо что-то снимал. Мне кажется, что именно она нам полфильма и сделала.

И еще такой момент. Я, конечно, ничего в этом не понимаю, но знаю, что «Рассвет» продавали за рубеж. И если подумать не об отечественном зрителе, то, мне кажется, за рубежом будет интересно посмотреть на антураж такого вот советского места, в котором люди, скорее всего, никогда не побывают. Оно и на нас-то производит впечатление.

Д. С.: А вот еще вопрос про новые впечатления. Анна Слю говорила, что ты ей присылал список хорроров, которые обязательно надо посмотреть. Это ты только ей присылал или всем актерам?

П. С.: Ну, у нас команда, мы все поклонники жанра и все смотрели много. Но когда набираешь актеров, не стоит ждать, что они вообще смотрят хорроры. Спрашиваешь, какие они фильмы видели — называют какой-нибудь «Кошмар на улице Вязов», ну, то есть попсу, которую показывают по телевизору. Естественно, чтобы они поняли какие-то принципы существования в кадре хоррора, чтобы была атмосфера, я и составил всем списки. Ведь никто просто так, без погружения в контекст, не умеет играть страх: бояться ведь нужно по-разному. Саша Дроздова, ведущая актриса, точно посмотрела весь список. Она вообще очень много работала, сильно старалась, она суперклассная и в результате все сделала здорово. Ну и Аня тоже посмотрела всё. Для меня было важно погрузить их в атмосферу жанра, чтобы у них было представление о фильмах ужасов. Глупо ведь утверждать, например, что первая машина — это «Лада-Калина». Вот чтобы не быть «Ладой-Калиной» в кино, надо людей вокруг мотивировать. Многие, к сожалению, до сих пор считают, что хоррор — маргинальный жанр, смотреть его не надо, потому что он для тупых. В других интервью я уже возмущался, что в наших фильмах ужасов люди, правда, очень убого существуют в кадре. Я не мог себе позволить сделать то же самое и поэтому показывал актерам качественные хорроры.

Д. С.: А когда ты составлял списки, ты шел через общий канон или привязывался именно к «Рассвету»?

П. С.: И то и другое. Но вообще у меня был небольшой список, фильмов десять. Немного классики: «Сияние» (1980), «Ребенок Розмари» (1968), «Изгоняющий дьявола» (1973). Из новых — несколько моих настольных фильмов: «Не дыши» (2016), «Ведьма» (2015), It Follows (2014) и еще что-то. Не знаю, насколько это получилось, но мне хотелось, чтобы мы сделали как можно больше криповых моментов, которые были бы растянуты и пугали еще до того, как что-то появляется. Хотя, конечно, стандартных приемов с выпрыгиванием из-за угла избежать не вышло.

Д. С.: Ты рассказывал, что история с сектой рождалась, когда ты уже пришел в проект. Скажи, а приквел, который вы задумали, он о чем будет? Или пока совсем рано об этом говорить?

П. С.: Когда мы уже начали складывать всю историю, стало не так круто, как мы хотели: первая сборка была по финальному варианту сценария. Мы приуныли на какое-то количество дней, а потом пересобрали все по-другому — и заработало. Но поскольку у нас возник пласт с российской действительностью, появились вопросы, на которые я сознательно не хотел отвечать — ни по поводу массового самоубийства в сектах, ни про участие тети главной героини. Я все это хотел оставить за рамками, потому что глупо отвечать на все вопросы. Интересно на некоторые ответить, а некоторые оставить на потом. И вот сейчас каждый второй вопрос после просмотра — о том, будет ли продолжение. Я себя утешаю тем, что это значит, что людям хотелось бы узнать ответы на то, что мы не проговорили. Я не знаю, будет приквел со мной или без меня. Сейчас вообще самое главное — это показатели проката «Рассвета». Если отечественные и зарубежные зрители нас поддержат и мы поймем, что не зря страдали, жили без семей, недоедали, недосыпали, то тогда вплотную начнем развивать историю. Чтобы не оказаться в ситуации «на словах ты крут, а на деле — не очень».

Когда мы с Владом [Северцевым] общались в первый раз и я читал сценарий, у меня появились мечты сделать вселенную, где истории и герои переплетались бы. Я рассказал Владу про вселенную «Рассвета», а он посмотрел на меня с одобрительной улыбкой. Сейчас эти мечты подошли к новому рубежу. Я для себя вижу несколько историй, которые можно сделать, — и про прошлое, и про будущее. Пока меня никто никуда не приглашал: ребятам сейчас не до движений дальше, все заняты прокатом, от которого всё и зависит. Но я бы сейчас не хотел снимать какой-то другой фильм ужасов, потому что только здесь есть те люди, которые разделяют мои вкусы и так же любят жанр. Подожду, посмотрю, что будет дальше.

Д. С.: Получается, у тебя уже есть какое-то видение приквела? Ты его заранее продумал?

П. С.: Очень четкого видения нет, но есть основополагающие точки. В любом случае это должно быть про секту, про то, что происходило до событий «Рассвета». Мне особенно хотелось бы рассказать не про мать главной героини, а про ее тетю, которую мы весь фильм слышим, но не видим.

Д. С.: И последнее. C какого возраста ты сам смотришь хорроры?

П. С.: Наверное, в подростковом возрасте начал. Хотя в девять лет я смотрел «Терминатора 2» (1991) — мне кажется, что это вполне себе хоррор для такого возраста. Но, наверное, мой первый фильм ужасов — это советский «Люми» (1991). Я смотрел его по телевизору, мне было тогда лет десять. Сейчас я уже посмотрел все, что можно, за исключением каких-то суперартовых вещей. И моя любовь к жанру не угасает.

Д. С.: А твоя дочка сейчас слишком мала, чтобы ты ей что-то такое показывал?

П. С.: Вообще она меня все время просит рассказать какую-нибудь страшную историю. Но я бы, конечно… (Смеется.) Пока, мне кажется, рановато что-то показывать: ей всего четыре года. Но она на меня уже не похожа. Я в детстве был сопляком, задротом-трусихой, а она бодрая, веселая и смелая, так что я думаю, что она придет сама к жанровому кино. Вчера вот на премьере была моя мама — это по части хорроров все равно что дочь, только в другую сторону.