Папа может: «Сущность» и ещё 13 хорроров про отцовство
62В российском прокате 2025 года можно было найти «Сущность» — психологический хоррор с Бенедиктом Камбербэтчем, основанный на романе Макса Портера «Горе — это штука с перьями». В подборке для RussoRusso Дарья Алиева рассказывает об этом и других жутких фильмах об отцах, не менее пугающих, чем пресловутый maternal horror.
Традиционно родительские фигуры в фильмах ужасов ассоциируются с материнством: беременность («Ребёнок Розмари», «Проклятие Аннабель»), рождение ребенка («Зло», «Близнецы»), утрата («Месть нерождённому») и «тёмная» сторона материнской любви («Взаперти», «мама!») давно стали архетипическими мотивами. Даже в этом году уже успели выйти несколько фильмов по теме (близкие к триллеру и хоррору «Умри, моя любовь» и «Я бы тебя пнула, если бы могла»).
Именно поэтому академическое сообщество чаще использует понятие maternal horror (при наличии, впрочем, и аналогичного paternal horror) для обозначения фильмов, где тело, рождение и материнская идентичность служат первичным катализатором кошмара. Отцовские же образы на протяжении десятилетий оставались на периферии жанра. Причина — не только в исторически слабой репрезентации отцовства как эмоциональной роли, но и в культурном представлении мужчины как фигуры, обязанной быть рациональной и невозмутимой.
«Сущность» / The Thing with Feathers (2025)
Реж: Дилан Саузерн
«Сущность» опирается на идею горя как автономной силы, не поддающейся рационализму. Ворон в фильме напоминает фигуру из традиции экзистенциализма и психоанализа одновременно: это и «возвращённое вытесненное», и голос абсурдного мира, в котором утрата не имеет объяснения. Это не столько монстр, сколько навязчивый собеседник, разрушительный, но необходимый. Ворон язвит, провоцирует, не даёт герою спрятаться за рациональностью, ответственностью или хотя бы работой.
Сам по себе образ ворона отсылает не только к Эдгару Алану По, но и к более древним мифологическим представлениям о птице как посреднике между мирами живых и мёртвых. Фильм сознательно избегает религиозной оптики: никакого обещания загробного утешения здесь нет. Это сближает фильм с современной европейской культурой переживания утраты, в которой скорбь рассматривается как личный, часто изолированный опыт, а не как коллективный ритуал.
Горе здесь не лечится временем и не превращается в опыт роста. Оно навязывается, вторгается, нарушает привычную структуру идентичности — в конце концов, герой теряет не только жену, но и язык, которым раньше описывал себя и реальность, ведь горе не побеждают и не изживают, с ним учатся сосуществовать.
«Заклятие: Реинкарнация отца» / Daddy’s Head (2024)
Реж: Бенджамин Барфут
После смерти отца Исаак остаётся жить с мачехой в загородном доме, который сам погибший и спроектировал. Вскоре к Исааку начинает наведываться существо, пугающе похожее на его отца, — и чем глубже мальчик погружается в эти видения, тем сильнее дом впитывает их общее горе. Впрочем, Исаак твёрдо намерен восстановить семью, даже если для этого ему придётся общаться с тем, что больше не является человеком.
«Заклятье: Реинкарнация отца» работает с отцовством, представленным через его отсутствие. Монстр отца — это и форма, в которую материализуются эмоции ребенка, и семейный траур, и одновременно угроза. Ведь, как известно, горе всегда становится монструозным, если его не отгоревать.
«Проклятый дом» / The Witch in the Window (2018)
Реж: Энди Миттон
Неудачливый Саймон привозит 12-летнего сына Финна в глухой дом в Вермонте, чтобы отремонтировать старую ферму и восстановить отношения после развода. Вскоре Саймон и Финн начинают замечать в окне фигуру бывшей хозяйки дома, умершей в одиночестве и, по слухам, не сумевшей покинуть жилище даже после смерти.
Каждое появление мёртвой хозяйки становится зеркалом собственного страха Саймона — страха быть плохим отцом. Проклятый дом становится метафорой попытки «починить» семейную связь, которая дала трещину задолго до приезда героев. В этом смысле фильм отчасти пересекается с идеей «призрачного наследия» Эйвери Гордон: призрак здесь — проявление того, что осталось не пережитым и непроговорённым.
«Я заберу твоего мертвеца» / I’ll Take Your Dead (2018)
Реж: Чад Арчибальд
Фермер Уильям живёт с дочерью Глорией на отдалённой ферме, которую местные бандиты давно используют как место для «утилизации» тел. Уильям — не убийца, но вынужден расчленять мертвецов, чтобы заработать и обеспечить дочери безопасность.
Однажды одна из «доставленных» женщин, Лили, оказывается живой — и переворачивает рутинный порядок семьи. Между тем Глория всё отчётливее видит тех, кого её отец пытался «стереть» из этого мира.
Главный страх Уильяма — не призраки и не бандиты, а то, что Глория рано или поздно увидит, кем он стал. Сверхъестественные элементы здесь работают как метафора вины и следы моральных решений, которые невозможно спрятать ни под полом, ни в сарае полузаброшенной фермы.
«Папина дочка» / Daddy’s Girl (2018)
Реж: Джулиан Ричардс
После смерти родителей юная Зои живёт с отчимом Джоном — серийным убийцей, использующим Зои как соучастницу и приманку для жертв. Постепенно Зои взрослеет и начинает осознавать собственную вовлечённость в зло — роль «папиной дочки» больше не может быть оправданием происходящему. Ужас здесь не в крови и не в жестокости (хотя её предостаточно), а в том, как названный отец превращает любовь в оружие, а зависимость — в инструмент.
Ричардс показывает, как искажённое родительство может стать источником ужаса, который невозможно изгнать никаким экзорцизмом. Если в других хоррорах страхи отцов проявляются как вина, потери или невозможность защитить семью, то здесь «отцовский ужас» — это сама фигура отчима, который когда-то обещал защищать, но выбрал обратное.
«Пустошь» / The Barrens (2012)
Реж: Даррен Линн Боусман
Стремясь вернуть семейную близость и заодно восстановить собственное душевное равновесие, Ричард увозит жену и детей в Пайн Барренс — лес, где он когда-то бывал с отцом и где вместе с воспоминаниями сохранились и старые страхи. Чем дольше Ричард с семьей пребывает в лесу, тем больше обычный поход превращается в путешествие вглубь травм, которые Ричард долгие годы считал погребёнными. Подстёгивают воображение трупы животных, пугающие звуки и местная легенда о дьяволе из Джерси.
Вскоре Ричард предсказуемо теряет способность доверять собственным чувствам: переживания смешиваются, превращая лес в отражение его внутренней и стремительно распадающейся картины мира, ведь возвращение в Пайн Барренс — это возвращение того мальчика, который впервые почувствовал страх, к тому взрослому, который так и не научился с ним справляться.
«Заражённая» / Maggie (2015)
Реж: Генри Хобсон
В мире медленно распространяется инфекция зомби. Когда Мэгги заражается, у её отца Эрла есть несколько недель до необратимого превращения. Эрл забирает дочь домой, чтобы быть рядом до самого конца и провести её через то, что никакой родитель не готов пережить. Мэгги постепенно утрачивает человеческие черты, но не перестает быть его ребёнком: фильм показывает, как трудно отпустить того, кого должен защищать.
«Заражённая» служит примером «доместицированной» зомбификации. Зомби-вирус здесь — метафора семейной утраты и болезненного взросления; инструмент этической и эмоциональной дилемм о принятии и родительской любви, с которыми сталкивается отец, сопровождающий умирающее дитя.
«Бремя» / Cargo (2017)
Реж: Бен Хоулинг, Иоланда Рамке
Ещё одна вариация «отцов и детей» в сеттинге зомби-хоррора и репрезентация, пожалуй, самой трудной родительской обязанности — обеспечения ребёнку жизни после собственной смерти. Энди заражен, и у него есть примерно 48 часов, чтобы найти для двухмесячной дочери Рози того, кто сможет пережить катастрофу и защитить её лучше, чем это теперь способен сделать он сам.
По мере того как Энди странствует по выжженной вирусом стране, каждый встреченный героем человек отражает разные варианты будущего, которое он может оставить дочери: мир чуждости, эксплуатации, насилия или — если повезёт — мир, где Рози увидят не как ресурс, а как способного подарить надежду ребёнка.
Постепенно Энди теряет речь, координацию, способность быть самим собой — и вместе с этим теряет и привычную роль сильного, надёжного отца. Но чем слабее он физически, тем более отчаянным становится его внутреннее сопротивление превращению: он придумывает способы, чтобы даже в состоянии, когда разум погаснет, его тело всё равно продолжало двигаться туда, где Рози смогут оказать помощь.
«Судная ночь в Аркадии» / Arcadian (2024)
Реж: Бенжамин Брюэр
В мире постапокалипсиса отец двоих сыновей-подростков пытается обеспечить их выживание после глобальной катастрофы, обустроив заброшенную ферму. Днём семья поддерживает быт, выполняя повседневные задачи, а ночью сталкивается со смертельной угрозой.
«Судная ночь в Аркадии» исследует моральные дилеммы, возникающие при столкновении личных и семейных интересов с угрозой внешнего мира. Истинный ужас в контексте родительской ответственности проявляется не в форме внешних угроз или монстров, а в ограниченности возможностей родителя влиять на окружающий мир — и защитить детей.
«Поезд в Пусан» / Train to Busan (2016)
Реж: Ён Сан-хо
В культовом южнокорейском зомби-хорроре «Поезд в Пусан» прагматичный бизнесмен Сон вынужден сопровождать дочку в Пусан во время вспышки вируса, превращающего людей в агрессивных зомби. Поезд, в котором едут герои, становится ограниченным пространством, где социальные нормы и привычные моральные ориентиры перестают действовать, а каждый пассажир сталкивается с необходимостью мгновенно принимать решения, определяющие жизнь и смерть. Из эгоцентричного и отчуждённого человека Сон становится главным защитником дочери.
Поезд здесь — метафора социальной изоляции и эмоционального давления: закрытое пространство усиливает напряжение, а массовое заражение отражает угрозу, исходящую не только от внешнего вируса, но и от человеческих слабостей, эгоизма и неспособности принятия сложных решений.
«Темный этаж» / Dark Floors (2008)
Реж: Пете Риски
По сюжету «отцовской» версии Сайлент-хилла отец страдающей аутизмом Сары привозит девочку в больницу на обследование, однако вместо медицинского учреждения герои оказываются в пустых и мрачных коридорах, населённых демоническими существами.
Пространство больницы здесь функционирует как метафора внутреннего состояния отца: чем дальше он продвигается по этажам, кишащим монстрами, тем острее ощущается отчаяние и невозможность полноценно защитить дочь, притом что родительский страх может быть столь же разрушительным и интенсивным, сколь и любая внешняя угроза.
«Игра в прятки» / Hide and Seek (2005)
Реж: Джон Полсон
Психолог Дэвид Каллауэй переживает тяжёлую потерю: его жена, Элисон, покончила с собой. В попытке начать новую жизнь и помочь Эмили справиться с утратой, он переезжает вместе с дочерью в тихий провинциальный город. С ними переезжает и Чарли — друг Эмили, которого, кроме девочки, никто не видит. Мало-помалу Дэвид оказывается в ловушке между профессиональными навыками психолога и ужасающей дилеммой — кому и чему верить. Страх, что Чарли — не просто плод детской фантазии, а отражение более тёмной части их жизни, становится всё сильнее.
«Игра в прятки» показывает, как отцовская любовь может стать источником ужаса, если родитель в попытках защитить ребёнка не замечает собственных мрачных сторон, и они начинают материализоваться в самых пугающих формах.
«Мгла» / The Mist (2007)
Реж: Фрэнк Дарабонт
Ещё один культовый хоррор, основанный на повести Стивена Кинга. На следующее утро после мощного шторма над городом опускается густой туман, из которого появляются ужасные потусторонние существа. Дэвид и его сын Билли оказываются запертыми вместе с группой людей в супермаркете, где все присутствующие вынуждены бороться не только с монстрами, но и друг с другом.
Фигурирующая в академических работах, помимо прочего, как политическая и социальная аллегория, «Мгла» превращается в метафору, где туман становится символом неопределённости. Дэвид оказывается перед выбором: верить, что можно выйти живым, или признать, что спасение — иллюзия.
В рамках критики человеческой природы в экстремальных условиях отцовство становится символом моральной ответственности и уязвимости. Истинный ужас — не туман или монстры, а понимание того, что надежды нет, и защитник может быть бессилен перед лицом не просто физической угрозы, а экзистенциальной пустоты.
Фильмы ужасов об отцах сегодня — всё больше расширяющаяся область жанра. Интерес к ним растёт не только из-за смены культурных представлений о родительстве, но и потому, что хоррор предоставляет удобный язык для разговора о страхах, которые редко проговариваются напрямую.
Если maternal horror традиционно связывается с телесностью и биологическими процессами, то «отцовский» хоррор чаще исследует психологические и социальные ожидания: ответственность, эмоциональную закрытость, страх оказаться не тем человеком, на котором может держаться семья. Поэтому подобные фильмы нередко строятся вокруг пространств — домов, лесов, закрытых помещений — которые отражают внутреннее состояние героя и его попытки справиться с тем, что выходит за пределы его компетенций.
Важно и то, что современные хорроры всё чаще показывают не только классическую модель «отец как защитник», но и альтернативные формы отцовства — тех, кто вынужден учиться быть родителем уже в экстремальных обстоятельствах. Так фильмы ужасов последовательно расширяют изображение мужской уязвимости и эмоциональности — темы, которые раньше предпочитали скрывать за экшеном и обилием чудовищ.
В итоге фильмы ужасов об отцах становятся не просто вариацией на тему родительских страхов, а отдельной областью, где меняющиеся роли и ожидания мужчин находят свое отражение. И хотя paternal horror ещё не так сильно разросся, именно поэтому он особенно заметен, фиксируя точку культурного перехода, когда фигура отца перестаёт быть статичной и начинает разворачиваться в сторону более сложных, живых и неоднозначных образов.
