Мир, созданный детьми: Как менялся образ ребенка в жанровом кино
8283RussoRosso решил разобраться, как и почему дети в фильмах творят ужасные вещи, и присмотрелся к злодеяниям юнцов, которыми они прославились на долгие годы.
Юная отличница Рода идеальна: длинные светлые локоны, убранные в гладкие ровные косы, пышные платья принцессы, всегда прибранная комната, начищенные роликовые коньки и звонко цокающие набойки на новеньких лакированных туфельках. Внешний вид Роды говорит о ее утонченности, а уж как гордятся родители! Девочка вдобавок еще и прилежна в учебе и не по годам умна. Один недостаток — Рода страдает социофобией. Как только в школьном конкурсе по чистописанию золотую медаль получает ее одноклассник Клод, у Роды случается истерика. Когда же мальчик трагически гибнет на детском пикнике, никто и не подозревает, что маленькая принцесса причастна к смерти. Как можно?
Кадр из фильма «Дурное семя» (1956)
Это краткое описание пьесы Максвелла Андерсона, которую в 1956 году режиссер Мервин Лерой превратил в черно-белый психологический триллер «Дурное семя» — один из первых хорроров о невинном ребенке, прячущем под бледной кожей и широко распахнутыми глазами настоящее зло. До Лероя если ребенок и присутствовал в фильме ужасов, то не являлся центральным персонажем, а лишь привлекал дополнительное внимание к жестокости монстра. Например, во «Франкенштейне» (1931) чудовище выбрасывало маленькую девочку в водоем после милой игры в кораблики.
Кадр из фильма «Франкенштейн» (1931)
До пятидесятых и в литературе образ злого ребенка встречался не слишком часто. Патрик Хокстеттер из романа Стивена Кинга «Оно» возник только в 1986-м, Веда из «Милдред Пирс» Джеймса Кейна, хоть и появилась в сороковых, но была уже слишком взрослой, а хиппи-ребята из «Детей кукурузы» того же Кинга или пугающий мальчик из романов «Омен», скроенный Дэвидом Зельцером по одноименному фильму, и вовсе оказались уже в самом эпицентре бэби-бума в хоррорах восьмидесятых. Не исключено, что история скрывает и более ранние проявления детской жестокости в литературе и на экране, но в любом случае это были редкости. Поэтому своеобразной отправной точкой и наиболее занимательным примером кажется новелла Рэя Брэдбери «Вельд» (1950), в которой двое детей отдают на съедение львам своих родителей, потому что они были слишком настойчивы в своем стремлении управлять их жизнью.
Рода Пенмарк, появившаяся через четыре года после скандального произведения Брэдбери, — это уже полноценно сложившееся зло, не прикрытое ничем, кроме своего кукольного внешнего вида. А в «Деревне проклятых» (1960) Вульфа Риллы ее образ множится на тридцать, и перед зрителем возникает не просто одинокий сладкий ангел в рюшах, но целая армия растущих по часам золотоволосых святых, робко поглядывающих из-под опущенных ресниц. Десятки детей, из ниоткуда возникших в маленькой английской деревне, в отличие от Роды, уже никого не вводят в заблуждение, и местные жители сразу же начинают подозревать неладное: все малыши зачаты одновременно и во сне. Взрослые быстро решают избавиться от ангелочков — с глаз долой из сердца вон. Вот только оказывается, что уничтожить ребенка не так-то просто, и причина — далеко не в моральных принципах.
Кадр из фильма «Деревня проклятых» (1960)
Более жестоким хоррором-пионером про детей считается чуть менее популярный испанский фильм Нарсисо Ибаньеса Серрадора «Кто может убить ребенка?» (1976), где группа ребят на отрезанном от цивилизации острове неподалеку от Майорки методично уничтожает местных взрослых. В дальнейшем историю частично воспроизведет Фриц Кирш в экранизации Стивена Кинга «Дети кукурузы» (1984), но с небольшим упущением: у зловещих детей Кинга-Кирша не окажется никакой мотивации кроме одержимости демоническими силами. У Серрадора количество детей на один прямоугольный кадр зашкаливает, а их равнодушная жестокость к людям обусловлена травмой войны — основному сюжету предшествует двадцатиминутная вставка с ужасающими хроникальными кадрами. Когда на повестке дня кровопролитный бой взрослых, никто не обращает внимания на количество погибающих детей, и их сознательная оккупация далекого испанского острова с трудом поддается критике — правда, ровно до тех пор, пока не наступает момент встречи. При просмотре кажется, что нечеловеческая жестокость детей имеет мистическое происхождение: сложно поверить, что тринадцатилетний ребенок, может без раздумий убить, да еще и держа при этом на руках осиротевшего младенца. Магия, к счастью, в фильме есть: когда у детей не получается добраться до беременной женщины и они силой мысли (или как это у них там называется?) умертвляют нерожденного ребенка, можно облегченно смахнуть пот со лба: в жизни такого, конечно, не бывает, а нам показывают неправильных и ненастоящих детей.
Кадр из фильма «Кто может убить ребенка?» (1976)
Так и у Стэнли Кубрика в «Сиянии» (1980) малыш Дэнни, разговаривающий со своим указательным пальцем как с воображаемым другом, поначалу представляется зрителю вполне реальным ребенком, переживающим из-за семейных неурядиц. Но если обратиться к одной из многочисленных версий, объясняющих запутанные перипетии «Сияния», и допустить, что ради мести отцу и собственной безопасности малыш определяет, кого судить, а кого миловать, то, подобно детям у Серрадора, кубриковский ребенок приобретает дар («сияние»), не имеющий научного объяснения. Это отличает детей в фильмах Кубрика и Сераддора, например, от той же Роды и оправдывает их жестокость.
Таким же неоднозначным даром, что и Дэнни, наделена сирота Дейзи в картине Эшлин Уолш «Венок из ромашек» (2008). Одинокая жительница маленького провинциального городка, Дейзи всегда находится в центре внимания, но вместе с тем — на значительном удалении от социума: речи о ребенке наполнены желчью и злобой. Люди толкуют, что она дитя эльфов, а значит, приносит несчастье. Сиротка и правда всегда оказывается рядом, когда происходит что-то из ряда вон выходящее, однако никто не принимает во внимание, что трагические события могут быть связаны с невнимательным, а то и жестоким обращением с Дейзи. Сомневаться приходится зрителю: дитя ли это мстительного эльфа или обделенный любовью ребенок? В знаменитом пепельно-туманном «Сайлент Хилле» (2006) Алесса принимается истреблять тех, кто ее заживо сжег на костре только потому, что к ней изначально относились как к ведьме, демоническому существу, не способному на человеческие переживания. Так же и Джошуа в одноименном фильме Джорджа Рэдклиффа (2007) ведет себя нормально, пока его не перестают замечать, потому что в семье появляется маленькое чудо — младшая сестра. Более изощренное видение проблемы предложил Лим Пхиль-сон, снявший в 2007 году «Гензеля и Гретель». Трое детей привычным сказочным образом заманивают одиноких странников в яркий пряничный домик глубоко в лесу. Фильм, снятый словно с легкой руки Уэса Андерсона, поначалу выглядит как красочная комедия с небольшой примесью сказочной пыли, однако чем глубже в лес, тем краше ягоды. В финале становится очевидно, что на примере известной европейской сказки Лим Пхиль-сон рассказывает историю о недолюбленных детях и их нечеловеческой жестокости.
Кадр из фильма «Венок из ромашек» (2008)
Во всех этих фильмах двухтысячных прослеживается история о несчастливых детях, так или иначе оказавшихся тотально отвергнутыми обществом, из-за чего у них складывается неверное представление об общепринятых ценностях. Социальные мотивы в этих фильмах все еще бодро приправлены мистикой. Даже один из самых известных детей-убийц, бледная черноволосая Садако из серии фильмов «Звонок», стала злобным призраком не по собственной прихоти, а потому что когда-то отец заживо похоронил ее в колодце.
Но если фильмы конца девяностых и начала двухтысячных еще прикрываются мистикой, то ближе к десятым ситуация меняется. Злобные дети больше не выступают в роли выродков с другой планеты, не обладают магическими дарами и не восстают из мертвых в виде призраков. Теперь они реальны, словно те самые подростки, которых можно встретить, если днем выйти на площадку и пройтись вокруг школы. Режиссеры больше не стремятся отдалить реального ребенка как источник зла, а наоборот, максимально приближают его, делая акцент на естественности и натуральности. Таким ребенком оказывается живущий в мотеле Тед Хенли из «Мальчика» (2015) или ненавидящий мать герой Эзры Миллера из «Что-то не так с Кевином» (2011).
Кадр из фильма «Что-то не так с Кевином» (2011)
Нарсисо Ибаньес Серрадор, снявший еще в начале восьмидесятых фильм про то, что испытывают лишенные внимания дети и к какому насилию это может привести, предугадал развитие поджанра. Хроникальные кадры в «Как можно убить дитя?» раскрывают глаза на многие фильмы, которые были сняты позже. Истина проста: все дети нуждаются в заботе, а их жестокость — это желание отомстить.
Современные режиссеры, которые снимают хорроры о детском поведении, — это, например, Вероника Франц и Северин Фиала. Оба начали карьеру с фильма «Спокойной ночи, мамочка» (2014), в котором десятилетние близнецы пытаются заново выстроить общение с матерью, вернувшейся домой с забинтованным лицом. Поведение родителя пугает детей, но спустя время уже матери впору пугаться: ей открывается истинная цена невнимательности и легкомысленности.
Кадр из фильма «Спокойной ночи, мамочка» (2014)
После дебюта австрийский дуэт не распался, и в 2019 году состоялась премьера еще одного психологического хоррора «Избушка», где главные роли по-прежнему отведены детям — взрослеющим сиротам, которым предстоит обзавестись мачехой. Глава семьи отправляет будущую жену и детей в загородный дом, где они должны провести рождественские каникулы и наладить взаимоотношения, распивая гоголь-моголь под шумные фильмы про волшебство. Поначалу «Избушка» кажется очередной мистической зарисовкой лимба, куда попадают преждевременно умершие. Однако Франц и Фиала разворачивают шелестящую обертку конфеты пусть и медленно, но верно и к концу фильма оставляют на столе карамель, после которой нестерпимо хочется пить.
В кинопространстве Франц и Фиалы дети, безусловно, виновники, но они куда больше нуждаются в защите, чем в наказании. Образ ребенка здесь скорее проекция, пытающаяся убедить взрослого в необходимости поменять общепринятый вектор работы с отклонениями. Все, что делают дети в современных хоррорах, ужасает, но их мотивация оказывается настолько ясной, что пугать начинает то, что предшествует злодействам; то, что ранее казалось человеческим стандартом обращения с ребенком.
Кадр из фильма «Избушка» (2019)
Так и известный своим тягучим седативным мороком Оз Перкинс заставляет зрителя дрожать от ужаса не с помощью скримеров или обилия крови, но тем, что у зла есть мотивация. В «Феврале» (2015) юная Кейт теряет родителей, единственных близких ей людей, и находит друга в лице самого дьявола — лишь он откликается на зов сироты и готов избавить ее от одиночества.
Человеческие пороки, долгое время скрываемые режиссерами хорроров под навесом мистицизма, постепенно вытягивают свои щупальца наружу, завоевывая все больше поклонников вне рамок жанра. Да и сам жанр все чаще расширяет границы, и кошмар перестает быть краткосрочным сном, превращаясь в непрерывную и опасно близкую реальность.
Читайте также:
