Интервью с режиссёром «Медеи» Игорем Волошиным о двойственности жизни, отношениях и ответственности

Многогранный и глубокий фильм «Медея» — нечто большее, чем просто хоррор. Специально для RussoRosso Дмитрию Бортникову удалось поговорить с режиссёром Игорем Волошиным, который делится тем, что для него важно в кинематографе и возвращается к его истокам, говорит о детях, монстрах и спецэффектах и рассказывает, что служило вдохновением для картины.

Дмитрий Бортников: С выхода сериала «Коса» хотел у вас спросить, как вы относитесь к жанрам триллера и хоррора, есть ли режиссёры и любимые фильмы среди них?

Игорь Волошин: В эпоху видеосалонов я стал смотреть (и бояться) на VHS «Челюсти», «Кэрри» и «Техасскую резню бензопилой», конечно, кто-то может вспомнить и их ремейки, но оригинальные истории выстраивали с помощью инструментов очень серьезные люди, такие как Брайан де Пальма, Уэс Крэйвен («У холмов есть глаза») и многие другие. Когда ты смотришь эти фильмы, тебе до такой степени не по себе, что ты думаешь «окей, а как бы я работал с этой формой?». Тогда ты начинаешь исследовать форму и подход. Вспомним первый фильм, который увидели зрители, — «Прибытие поезда [на вокзал Ла-Сьота]» Люмьеров, когда люди выбегали из зала, думая, что этот поезд едет на них. Тогда мы автоматически приходим к выводу, что то, что мы делаем, будь то мейнстрим или артхаус, всё равно энтертейнмент: мы работаем на потеху зрителей, развлекаем их.

Для меня в этом интеллектуал и мастер, тоже снимавший разножанровые фильмы, — Роман Полански. Его фильмы и фильмы, например, Дэвида Линча обязательно надо смотреть. Конечно, сегодня создатель «Твин Пикса» уже суперпопулярный, но это тоже режиссёр, сломавший когда-то представление о нормальности и вкусе. Ты смотришь его истории с огромным интересом; да, они могут быть непонятны, но ты испытываешь физический ужас и страх из-за присутствия чего-то за окном или под кроватью.

Конечно, первым был Хичкок. Он это всё преподнёс, упаковал, и все мы по этой лыжне и двигаемся.

Сериал «Коса» (реж: Игорь Волошин; 2021 – …)

ДБ: Расскажите про баланс между вашей работой над блокбастерами и авторскими проектами.

ИВ: Это забавно, я вчера разговаривал по телефону с Алексеем Борисовичем Родионовым, выдающимся оператором, снимавшим «Иди и смотри»; мы с ним работали на «Бедуине». Он с большим юмором человек, вот он и говорит: «Игорь, я не так сильно люблю кино, чтобы делать что-то». Я, конечно, думаю, что это он с иронией сказал, потому что его работу и то, как он выкладывается на съёмках, видно невооруженным взглядом. А я как раз готов сказать обратное. Очень люблю то, что делаю, и очень люблю кино. Я умею делать разножанровые фильмы, потому что ощущаю себя настоящим конструктором создаваемого мира. И чем он сложнее, тем мне интереснее и комфортнее, а миграция в блокбастеры для меня абсолютно естественна. Даже мои ранние работы — это не совсем авторское кино, от которого мы засыпаем, как от снотворного. Я всегда старался эмоционально зрителя встряхнуть, потому что сам люблю, когда на меня воздействует кино, и выхожу из зрительного зала либо немножечко другим, либо на адреналине. Я люблю эту сторону тяжелейшего кинопроизводства, и чувствую себя в ней комфортно, потому что всё это для меня полноценный вызов, и я как в первый раз, все начинаю заново.

ДБ: Главную роль в «Медее» сыграла ваша муза и супруга, расскажите о совместной работе.

ИВ: У нас очень сложные отношения на площадке, непростые и порой накалённые до предела, но это не мешает работе. Ольга очень серьезно подходит к ролям и то, как она раскалывает своих героинь, для меня настоящий вызов. Потому что я-то до этого сам мог и не дойти, не докрутить. И это, конечно, сначала вызывает чувство спортивного интереса, чтобы ещё больше вгрызаться в материал, но, с другой стороны, ты понимаешь и проникаешься работой актёров интеллектуалов, исследователей, архитекторов и психиатров собственного образа на экране.

Ольга Симонова в фильме «Медея»

ДБ: Как у вас оказался сценарий «Медеи», изменился ли первоначальный текст Сигарева к началу съёмок?

ИВ: Когда Василий передумал снимать эту картину, он решил отдать её в руки, которые бы максимально правдиво сохранили глубину и подход к первоисточнику. При этом, Василий Сигарев знал, что я совсем другой режиссёр и никогда не смогу переложить, например, Шукшина на «шукшинский» язык. Прочитав сценарий, я сказал, что это будет русский Стивен Кинг, потому что здесь есть очень серьёзные прорывы драматургии в бытовом проявлении ужаса, нежели какие-то бегающие и кусающие тебя монстры.

ДБ: Какие референсы были у «Медеи»?

ИВ: У таких историй всегда множество источников вдохновения. Главными стали «Другие» Аменабара и сложная, спорная «мама!» Аронофски — обе с перевёртышами в конце. Василий Сигарев сейчас находится на территории жанрового кино. Он даже эту историю сделал на уровне Нолана: она очень камерная, но при этом здесь есть подход к изучению самого языка кинематографа, который исследует большой русский писатель и передаёт его в виде киносценария режиссёру, говоря: «Теперь делай, что хочешь». Конечно, если бы это снимал сам Сигарев, это было бы совсем другое кино. Для меня стройная формула страха проявляется, когда нечисть, пугающая тебя со страниц сценария, переносится в кадр посредством того, что дало само искусство — свет, тени, цвет, во многом звук — это огромный симбиоз всего.

«Мама» (реж: Даррен Аронофски; 2017)

ДБ: Расскажите, как создавался мир «Медеи» и его монстры (герой Кирилла Полухина и полицейские с птицами).

ИВ: Нам было очень важно не споткнуться о провинциально-алкоголическую культуру, потому что это своего рода уже арт-объект (водка, гопники и прочее). Василий Сигарев, как автор, тоже это все прошел в фильме «Жить».

Вы очень классно упомянули детали в костюмах. В «Медее» сверхъестественный ужас в том, что эти костюмы как будто не придуманы. Просто эти люди шли куда-то, и в них с огромной скоростью врезались птицы, становясь после этого одним целым.

Если вспомнить, то к средине 70-ых годов в США, когда пришли «Техасская резня бензопилой» и «Челюсти», низкий жанр хоррора перешел из-под готических сводов в современность, в обычный мир. Поэтому и получается, что к героине ломится то ли маньяк-каннибал, то ли просто сосед- алкаш. Мы ведь совершенно не понимаем, чего он хочет. И здесь — хорошо, что вы это спросили — мы специально проводили тонкую грань, чтобы всё-таки было до конца неясно… Возможно, ваш сосед может быть тем, кого давно разыскивает полиция. Именно это и страшно.

Кирилл Полухин в фильме «Медея»

ДБ: Расскажите про работу с Павлом Деревянко и Паулиной Андреевой, как они появились в проекте, проходили ли они кастинг?

ИВ: В «Медее» все утверждены без кастинга, потому что на уровне прочтения сценария ты понимаешь, что это должен быть вот этот человек, а этого должен сыграть только он. Паша и Паулина присоединились к нам, потому что с ними комфортно, и это было стопроцентное попадание в образы. По сюжету фильма у главной героини есть супруг, который находит себе новую любовь, и это Паша с Паулиной, потому что их пара выглядит как вербализация строчки в экспликации сценария.

ДБ: Расскажите про работу с детьми и животными на площадке.

ИВ: Счастливо, весело и тяжело (смеётся). Я работаю по любви, и кино, как любой титанический труд, всегда должно быть сопряжено с радостью. Самым дорогим пунктом в любом бюджете всегда являются траты на смены и съемочные дни, поэтому сколько тебе выделяют времени, столько ты и упаковываешь свой проект. Где-то больше, где-то меньше, так и происходит закалка в профессии.

Наши дети были маленькими, но они как будто были созданы для съёмок в этой картине. Никита и Кирилл [Колпачковы] всегда были «в тексте», автоматически вывозили многое, в некоторых случаях даже не понимая, что играли. Да, они уставали, тем более их двое, и ребята были у нас почти в каждой сцене. Конечно, это был большой труд, но мальчики проделали невероятную работу. Они, как солдатики, снимались на ночных сменах и, немного поспав, опять бежали в кадр.

С животными с одной стороны просто работать, с другой сложно. Тебе остаётся просто ждать. Если артисту ты можешь сказать, что ты хочешь увидеть, и что требуется, то тут ты сидишь и ждёшь, когда они сыграют то, что нужно.

В Советском Союзе, если в картине играли дети и животные, выделялось больше смен и плёнки. Современный кинематограф работает иначе: кто бы у нас не появлялся на площадке, есть чётко прописанные сроки, и ты должен им следовать.

Никита и Кирилл Колпачковы в фильме «Медея»

ДБ: Расскажите, было ли принципиальным решение использовать минимальное количество спецэффектов при работе на «Медее»?

ИВ: Любой спецэффект рождается из-за невозможности создать в кадре что-то реалистичное, но поломать голову и попробовать достичь чего-то максимально приближённого к реальности стоит, поэтому мы старались всё делать аналогово. Для нас это было важно, потому что зритель, видя нарисованное, относится к этому, как к мультику. Нам же хотелось, чтобы всё в кадре было максимально просто и живо, чтобы видна была реальная фактура. Исключением стали некоторые специфические вещи, которые без графики попросту не работали, но, повторюсь, её в фильме необходимый минимум.

ДБ: Чтобы не спойлерить финал, скажу так: «Медея» получилась многогранной и разноуровневой картиной, что является редкостью для нашего кинематографа, а у вас это получилось.

ИВ: Вы абсолютно точно сформулировали то, к чему мы с Василием стремились. Мы именно этого и хотели — прорваться на новые территории жанра. Я очень рад, что это считывается.